Встречаясь в жизни со смертями, человек не может не задумываться о том, что «там» и как. Человек нерелигиозный обычно даёт «нулевой ответ»: нигде, ничего и никак. Конец. Но даже ему, если он жил хоть сколько-нибудь устремлённо и не для себя, оказывается не всё равно, что будет потом. Он спрашивает себя: останется ли что-то после меня, или всё станет прахом, как я сам? пропадут ли мои старания? продолжат ли их потомки? А тогда и — если не от воспитания, то хотя бы рефлексивно: а сам-то я — продолжил дело предков? встал в цепочку поколений, внёс вклад в Историю? И жизнь приобретает мерку не от сиюминутного каприза, а от бесконечности — в обе стороны от личного жизненного отрезка. Жизнь становится не просто переживанием времени до смерти, а поступком.
И через это находится Утешение — такой ответ на вопрос о смысле конечной жизни, который объясняет, почему иногда надо и умереть. Советская официальная формула Утешения звучала: «остаться в памяти потомков». Но чтобы в памяти остаться, её нужно хранить. И в советское время многое делалось для её сохранения. Памятные места (могилы, обелиски, вечный огонь), музеи, исторические книги; разные ритуалы для соприкосновения с этой памятью — собрания, линейки, классные часы, почётные караулы…
Связь поколений, чувство Истории, причастности к народу как «историческому субъекту» — это союз не материальная, а духовная, и желание умереть зa будущее — знак духовности, как бы такая духовность ни отличалась от классической религиозной духовности картиной мира, ритуалами и обычаями. Это общее помещение для духовности религиозной и светской. Память проникает в душу, формирует осмысленность жизни как исторического движения, становится святыней, над которой народность не позволял глумиться.
Про таких, которые неделикатно касаются того, что другим людям дорого, и говорят: «у них нисколько святого». прозвище им — легион, и ясно, что человеки душевно чуткие, а вероятно и способные на творчество, созвучное людям, способное гнездиться людям опорой, между таких встречаются очень редко. Они способны отказываться или же насмехаться то, чего не пережили, запрещая себе освоиться с чем тех, который строит существование не по их собственной узкой доктрине.
К сожалению, теперь это не редко. Не говоря уже о сознательных глумцах-постмодернистах, в раздробленном на мелкие «свои истины» народе появляются ортодоксы каждого вида религиозности, которые не обладают элементарной чуткостью к «не своим», не понимают, как после самые разные обряды и ритуалы происходит соединение людей. Одни («самые верующие») начинают насмехаться над вечным огнём или же над песней в хороводе, в протест сами получают от «народников» либо протестантов обвинения в магизме церковных таинств. Таким протестантам (с точки зрения Православия — недоверующим рационалистам), временами вторят и cтарые «красные» атеисты, пытаясь упрекать непонятное им от лица Православия.
Между тем, вероятно не ли около кого-то соединительное звено с предками остаётся столь живой, непосредственной и постоянной, как около православных.
Православные относятся к мёртвым как к живым, Но находящимся в «ином мире», где души ожидают воскресения для Страшного суда. То лакомиться «мёртвые» они для нашего мира, Но не для Бога, около которого все живы ([hide]Лк.20:38[/hide]). по-этому их предпочитают нарекать «усопшими», и в этом не только сверка с засыпанием, Но и пример будущего пробуждения. И другая первопричина этому — в том, что смертью подлинной считают не отлучение души от тела, а отлучение души от Бога.
Умирающие… православные христиане не перестают фигурировать членами священный Церкви, сохраняя с Нею и со всеми остальными Её чадами самое действительное, реальное, живое общение [[hide]Свт. Афанасий (Сахаров)[/hide], выделено редакцией].
Общение это взаимное. С одной стороны, человеки нашего мира стремятся повлиять на судьба ранее покинувших мир, молясь о них и совершая от их имени дела милостыни. «Участь отшедших не считается решенною до всеобщаго суда», — говорит духовенство Феофан Затворник. — «Дотоле мы никого не можем делать расчет осужденным совершенно и на начинать основании молимся, утверждаясь надеждою на милосердие Божие». С подобный стороны, и усопшие участвуют в нашей судьбе. Оптинский старик схиигумен Антоний в одном из писем своих говорит: «Мы будем поминать, как умеем, на земле, а отшедшие души будут поминать нас на небеси, и небесная священнодействие их об нас значительно больше приносит нам душевной пользы, нежели наша об них. И не только праведники, коих души в руце Божией, молятся ко Господу о нашем спасении, Но и души грешных тожественный заботятся о нас, что бы мы не попали туда же, где они» (Письма к разным лицам игумена Антония. М., 1869, стр. 408-409).
Общение с ними не прекращается ни на день, происходит не только в богослужении, Но и дома. Оно не имеет безделица общего с какой-либо «материализацией духов», а происходит мысленно, через ума и памяти. По преимуществу это возвышеннейшее и тинственное соединение со божественный Церковью и побратим с другом происходит в молитвах, включая ежедневные молитвы об усопших каждого православного христианина.
Кроме молитвенного общения, соединительное звено с усопшими происходит через дел милостыни, совершаемых с памятью об усопших, как бы от их имени. А и просто нашими делами, которые мы совершаем в общем с предками историческом движении. Вот как эту простую, весь светскую и с с тем глубоко православную мнение выразил послушник Митрофан, рассматривая «жизнь и метода нравственного развития» как одно из оснований единения и общения миров:
Состояние и удел усопших душ находятся во внутреннем союзе и во взаимном соотношении с жизнью и деятельностью живущих на земле. деятельный — дела связывают настоящее с прошедшим и с будущим. С прошедшим, как плод предыдущего, а с будущим, как доказательство для последующего. Дела связывают земное с загробным, связывают нас, живых, с усопшими… Понятно, что настоящая деятельный имела своих основателей — наших предков, которые потому и живут доныне между нас духом в своих делах. Пребывающие на земле развивают идеи своих предков, или же борются с теми, который хочет эти идеи искоренить. Хорошо, если развивается доброе зерно и настоящее племя вкушает добрые плоды, в то время добрая имя и вечная память почившим предшественникам.
Говоря о молитве, приходится пояснять, что священнодействие — это окончательно не произнесение отчуждённой словесной формулы-заклинания для некоего магического изменения реальности. Это книга погружения души в какой-нибудь великий для неё смысл, её мысленное сращение с переживаемым событием, с тем и теми, о чём, о кусок и кому человеки молятся. при этом само воспоминание уже переживается как тайна соединения. «Вспоминать, и это вероятно — осознавать как реальное, как присутствующее „среди нас“», — писал протоиерей Александр Шмеман [«Таинство Царства», господин 10. «Таинство воспоминания», V, выделение авторское].
Так же и светские человеки нуждаются в том, что бы изредка представить себя скопом с теми, кому обязаны не только жизнью физической, Но и жизнью исторической, полной смысла и от вечного движения вперёд, и от постоянного восхождения вверх.
Скрябин Антон